Белая шубка

О ней я узнала в недавней поездке в Грозный. Там мне рассказали о женщине, не побоявшейся идти через леса и горы в самое логово бандитов за своим сыном. «Мы ее не знаем. Знаем, что ее Белой Шубкой называли… А кто, откуда?.. Нет, не знаем…»

Как же пришлось удивляться, когда позвонила моя близкая подруга и рассказала об этой самой женщине: «Я не знаю, что там на самом деле произошло. Знаю, что ее сын в первую чеченскую попал в плен. И она его спасала какими­то немыслимыми способами». В общем, мы созвонились с Галиной Ивановной Грудининой. Да, действительно, это была она. Встретились и с ее сыном Евгением. То, что случилось с ними, можно назвать историей чудесного спасения.

Женька пытался сдать пост, но смена спала слишком крепко. Пока разбудил, пока занялся какими­то своими делами, пока собрался спать… Прислонил автомат к дверному косяку и вдруг почувствовал, как его крепко взяли за локоть. Оглянулся – рядом мужчины в гражданской одежде. Уводили Женьку тихо, по минным полям, в Бамут. «Засевали» поля минами и федералы, и чеченцы. И те, и другие толком не знали, где и чьи смертоносные заряды. Но чеченцам повезло: пленника тихо доставили к машине, ожидавшей на обочине. Сразу же отвели «знакомиться» с комендантом Бамута. А потом упрятали в подвал вместе с пареньком из Астрахани и еще одним – откуда­то из Средней полосы России. Документы забрали. «Я сам себе тюрьму делал: решетки варил потом… Были с нами в тюрьме и строители из Зеленокумска, человек шесть. Выжил, по­моему, только один. Были и офицеры… Не знаю, что с ними теперь. В тех лесах, где нас прятали, остались могилы наших пленных. Пятнадцать или, может, больше, не знаю… Однажды к нам добралась представительница Красного Креста — Сильвана. Помню только имя… Я через нее передал письмо отцу: жив, здоров. Все что смог – это письмо».

У Галины Ивановны очень тихий голос: «Я очень переживала за сына! Он у меня какой­то не военный: рос спокойным, тихим парнем. Не хулиган, нормальный парень, каких тысячи вокруг. И надо же было ему попасть в эту беду! О письме я узнала от супруга, с которым в то время мы жили врозь. Сразу же поняла, что дело плохо, но насколько плохо, поняла много времени спустя. А пока кинулась в военкомат, в комитет солдатских матерей, к Татьяне Георгиевне Мундеренко: что делать? Помогите, я растерялась вконец!» Решили мы с ней, что надо ехать в Краснодар, к месту постоянной дислокации воинской части.

Приехала. Командиры глаза прячут: его здесь нет, он в Бамуте, на передовой. Сколько объяснялась с командирами, пока они выясняли, куда мог деться солдат­первогодок! Сколько я походила вокруг той части: внутрь не пускают, не покормили, не дали ночлег… А тут вдруг узнаю, что в Чечню отправляется поезд со сменой: ребята, отслужившие очередные сорок пять суток, возвращаются в часть. А другие – уезжают. В общем, правдами и неправдами я попала­таки в этот поезд.

Одета она была весьма своеобразно: белая шуба из искусственного меха, белые сапоги и красная сумка на боку. Потом эта шуба станет и «фирменным знаком», и своеобразным символом борьбы за жизнь сына.

До части в Бамуте добралась уже с колонной. Командованию докладывают: «Тут мать рядового Грудинина!..» «Как? Зачем она здесь?» В общем, крутили­вертели, но Галина Ивановна оказалась упрямее во сто крат: таки­добилась сведений о пленении сына. Оказывается, он уже два месяца в плену! Поняла, что от военных ничего ждать не придется, и все разговоры на тему: «мой сын еще такой молодой, он вовсе не военный человек», никого не трогали. Пытались убедить, что сын – дезертир, теряли документы, прятались… В общем, стало понятно, что нужно искать Сильвану, передавшую письмо.

Сильвана в конце концов нашлась. Приняла нормально. «Я не первая у нее была и не последняя, к сожалению… Сколько русских матерей в те времена искали детей в тех краях! В общем, разложила она передо мной подробнейшую карту, рассказала, как и куда идти. Я запоминала все, старалась ничего не записывать… В общем, пошла. Денег у меня было мало. Да, можно сказать, вообще не было. Так, мелочь…»

Ни свет ни заря Галина Ивановна вышла в дорогу. Что это был за день – уже не помнит. День и день… Вообще она многое старалась не запоминать в дороге. «Меньше знаешь – дольше живешь и крепче спишь».

В красной сумке лежали только те предметы, которые никак не могли навести на подозрения, разозлить, вызвать ненужный интерес. Сухари, бульонные кубики, кружка, кипятильник… Все, что можно, надела на себя. Дошла до какого­то населенного пункта. КПП: никого не пускают дальше. «Я пытаюсь объяснить бойцам: сын в плену! Я иду его искать, пропустите!» Темно, снег кругом, холодно… Подошла молодая чеченка: «Скажи, что я с тобой! Я тебя за это провезу до Слепцовки». Кое­как объяснились, убедили солдат, что эта женщина меня сопровождает как посредница и проводница. К сыну. Она посадила меня в автобус, наказала водителю, где высадить. Автобус был полон, и никто на меня особого внимания не обращал. Один раз только поинтересовались. Я объяснила: сын в плену. Так и доехали. Водитель сказал, что надо выйти за село, и по горам можно дойти до села Аршты…

«Иду весь день. Сбоку пропасть, с другого – тоже… Красота неописуемая в горах. Солнце садится уже. Поела шиповника, еще каких­то сухих ягод.

И вдруг – свет фар! Машина! От растерянности сошла с тропы, провалилась едва ли не по пояс. Выходят двое чеченцев: кто, куда и зачем? Я им опять: сын в плену. (Сколько же раз потом она повторит эти слова, как пароль: сын в плену!) Объясняю: иду в Бамут. Они посадили меня в машину, немного провезли, высадили, приказали ждать и уехали. Я немного постояла, подождала, а потом пошла. За спиной затарахтел трактор. За рулем молодой чеченец, в кузове дрова. «Куда ты? Ночь, мороз какой?!» В общем, посадил меня в трактор, повез. Приехали к нему домой. Бедно, есть нечего… Но хозяин приказал жене ставить на стол все что есть…

Утром выехали с ним в дорогу. У него работа опасная: собирает дрова в лесу, продает, тем и кормит семью. Довез меня до какого­то моста, сказал, что дальше ему нельзя, придется идти одной. Пешком по гребню горы шла быстро, согрелась от солнца. Вдруг – опять машина! Опять сошла с тропы, провалилась, быстро вскочила. Это были боевики, которые и довезли до Бамута.

В Бамуте остановились в каком­то доме, вроде комендант тут жил. Женщины встретили нормально, накормили, просушили одежду. В этот день коменданта не дождались, и пришлось оставаться на ночлег. «Я знала, куда шла. Поэтому, видимо, ничего не боялась. Ни обысков, ни допросов… Вообще ничего. Главное – увидеть сына. Знать, что он жив, и всеми силами вытаскивать его оттуда, из плена. Ждала весь следующий день, а потом все­таки появились люди коменданта. Вопросов не задавали. Посадили в машину, повезли в лес. Остановились, открыли дверцу: выходи! И вдруг из­за другой машины выходит … мой Женя! Минуты три обнимались, потом нас растащили по машинам. Он выглядел плохо: на голом теле фуфайка, штаны ватные подвязаны веревочкой, ноги голые в каких­то ботинках страшных. Спасло его от холодной и голодной смерти, наверное, то, что он спортом занимался всегда… Я просила: отдайте! Ну что вам от него толку? Выкупить я его все равно не смогу: всю жизнь фельдшером проработала, да в детском саду. У меня трое детей: дома две дочери. И Женя – единственный сын! Отдайте просто так, проявите милосердие! Нет… Только на третий день в Бамуте ко мне подошли боевики и сказали: иди к своим, передай, что мы согласны на обмен. Пусть нам отдадут нашего, а ты заберешь своего сына за это. Если все будет, как мы говорим, через неделю сын будет дома». После отвезли в Слепцовскую, а оттуда пешком я ушла в Ханкалу.

Добралась в часть: не пускают. Часа четыре Галина Ивановна стояла на морозе, ждала, когда же можно будет переговорить с начальством. Наконец­то в какой­то отдел вызвали. Там она рассказала всю свою историю, передала требование боевиков. «Хорошо. Ждите, через неделю все решится». С тем и отправилась домой, в Ставрополь.